д. Остается ценное признание Маха, что в практике своей люди руководятся всецело и исключительно материалистической теорией познания, попытка же обойти ее "теоретически" выражает лишь гелертерски-схоластические и вымученно-идеалистические стремления Маха.
До какой степени не новы эти усилия выделить практику, как нечто не подлежащее рассмотрению в гносеологии, для очистки места агностицизму и идеализму, показывает следующий пример из истории немецкой классической философии. По дороге от Канта к Фихте стоит здесь Г. Е. Шульце (так называемый в истории философии Шульце-Энезидем). Он открыто защищает скептическую линию в философии, называя себя последователем Юма (а из древних - Пиррона и Секста). Он решительно отвергает всякую вещь в себе и возможность объективного знания, решительно требует, чтобы мы не шли дальше "опыта", дальше ощущений, причем предвидит и возражение из другого лагеря: "Так как скептик, когда он участвует в жизненных делах, признает за несомненное действительность объективных предметов, ведет себя сообразно с этим и допускает критерий истины, - то собственное поведение скептика есть лучшее и очевиднейшее опровержение его скептицизма".<<*90>> "Подобные доводы, - с негодованием отвечает Шульце, - годятся только для черни (Pobel, S. 254), ибо мой скептицизм не затрагивает жизненной практики, оставаясь в пределах философии" (255).
Равным образом и субъективный идеалист Фихте надеется в пределах философии идеализма найти место для того "реализма, который неизбежен (sich aufdringt) для всех нас и даже для самого решительного идеалиста, когда дело доходит до действия, реализм, принимающий, что предметы существуют совершенно независимо от нас, вне нас" (Werke, I, 455).
Недалеко ушел от Шульце и Фихте новейший позитивизм Маха! Как курьез, отметим, что для Базарова по этому вопросу опять-таки не существует на свете никого, кроме Плеханова: сильнее кошки зверя нет. Базаров смеется над "сальтовитальной философией Плеханова" ("Очерки", с. 69), который написал действительно несуразную фразу, будто "вера" в существование внешнего мира "есть неизбежное salto vitale" (жизненный прыжок) "философии" ("Прим. к Л. Фейербаху", с. 111). Выражение "вера", хотя и взятое в кавычки, повторенное за Юмом, обнаруживает путаницу терминов у Плеханова, - слов нет. Но при чем тут Плеханов?? Почему не взял Базаров другого материалиста, ну, хотя бы Фейербаха? Только потому, что он его не знает? Но невежество не есть аргумент. И Фейербах, подобно Марксу и Энгельсу, делает непозволительный, с точки зрения Шульце, Фихте и Маха, "прыжок" к практике в основных вопросах теории познания. Критикуя идеализм, Фейербах излагает его суть такой рельефной цитатой из Фихте, которая великолепно бьет весь махизм. "Ты полагаешь, - писал Фихте, - что вещи действительны, что они существуют вне тебя, только потому, что ты их видишь, слышишь, осязаешь. Но зрение, осязание, слух суть лишь ощущения... Ты ощущаешь не предметы, а только свои ощущения" (Фейербах, Werke, X. Band, S. 185). И Фейербах возражает: человек не абстрактное Я, а либо мужчина, либо женщина, и вопрос о том, есть ли мир ощущение, можно приравнять к вопросу: есть ли другой человек мое ощущение или наши отношения на практике доказывают обратное? "В том-то и состоит коренная ошибка идеализма, что он ставит и разрешает вопрос об объективности и субъективности, о действительности или недействительности мира только с теоретической точки зрения" (189, там же). Фейербах берет учет всей 1 совокупности человеческой практики в основу теории познания. Конечно, - говорит он, - и идеалисты признают на практике реальность и нашего Я и чужого Ты. Для идеалистов "это точка зрения, годная только для жизни, а не для спекуляции. Но спекуляция, становящаяся в противоречие с жизнью, делающая точкой зрения истины точку зрения смерти, души, отделенной от тела, - такая спекуляция есть мертвая, фальшивая спекуляция" (192). Прежде, чем ощущать, мы дышим; мы не можем существовать без воздуха, без пищи и питья.
"Так, значит, речь идет о пище и питье при разборе вопроса об идеальности или реальности мира? - восклицает возмущенный идеалист.